– Меня отправляют на задание…, – внезапно поняла Марта, – мама говорила, что такое возможно. Но мама сообщила Центру, что я учусь…, – в Москве знали адрес виллы Рихтеров, безопасной квартиры, где стоял радиопередатчик, и конторы «Импорта-Экспорта», на втором этаже дорогого особняка, в центре города.
Марта пошла вверх по Кохштрассе. Она нырнула в какую-то кованую калитку. Вторые ворота, ведущие во двор, оказались закрытыми. Присев на гранитную тумбу, отхлебнув кофе, Марта закурила. Положив на колени сумочку, девушка развернула «Das Reich». Газета подчинялась непосредственно рейхсминистру Геббельсу.
– У него докторат по немецкой литературе…, – угрюмо, подумала Марта, – журналисты здесь человеческим языком пишут…, – просмотрев передовицу, девушка опустила глаза вниз. Сумочка соскользнула на асфальт двора, кофе пролился из стаканчика. Марта ничего не заметила.
– В Москве опубликованы данные, свидетельствующие, что покойный лидер партии большевиков, Александр Горский, был завербован разведкой западных стран. Он организовал покушение на Ленина, в восемнадцатом году, вложив, как выразился господин Сталин, пистолет в руку наемной убийцы, Каплан. Горский хотел занять место Ленина, разделяя власть со Львом Троцким…, – Марта не стала читать дальше. Горький дым обжег горло. Она закашлялась, отбросив газету. Подняв сумочку, Марта разорвала конверт. На узкую ладонь выпал старый крестик матери. Пальцы подрагивали, она еле застегнула цепочку на шее. Положив руку на крохотные изумруды, Марта начала читать письмо.
Генрих фон Рабе прилетел из Кракова в форме гауптштурмфюрера. Он бы никогда не стал надевать мундир в поездку, но на доклад к рейхсфюреру СС, он отправлялся с комендантом Аушвица, штурмбанфюрером Рудольфом Хёссом. Хёсс любил форму, и носил ее даже по выходным дням.
Одеваясь у себя в комнатах, Генрих сцепил, зубы: «Черт с ним, придется потерпеть». За окном спальни зеленел тихий сад. Коттеджи для персонала построили в сельской манере, с белеными стенами, черепицей на крышах, и деревянными балками. Гиммлер, приехав с инспекцией в лагерь, в марте, похвалил поселок:
– Чувствуешь себя в деревне…, – весело сказал рейхсфюрер, – весной, когда все цветет…, – день оказался теплым. Хёсс устроил обед на террасе резиденции коменданта. В голубом, высоком небе, щебетали ласточки.
Лагерь находился в трех километрах от поселка охраны. Офицеры ездили на работу на машинах, остальных возил автобус. На выходных жены офицеров отправлялись в Краков, за покупками. У них был кинозал, из Берлина приезжали артисты, офицеры играли в театральном кружке. Отто руководил спортивной программой, обучая работников плаванию, и верховой езде. Генрих прислушался к голосам, доносившимся от бассейна. Он посмотрел на часы:
– Свободная смена отдыхает…, – рядом с бассейном весной построили деревянное здание сезонного кафе. Грузовик привез белый песок. В Берлине заказали полосатые, холщовые шезлонги. На черной доске написали мелом: «Лучшая жареная рыба на побережье, лимонад, холодный кофе».
Это была идея Отто. Брат улыбнулся:
– Словно на пляже, под Ростоком. Не хватает соленого ветра…, – он подмигнул Генриху, – но ты осенью его вдохнешь…, – военнопленных ожидалось много. Гиммлер утвердил программу строительства новых лагерей, в генерал-губернаторстве. За обедом рейхсфюрер заметил:
– Места хватает, партайгеноссе фон Рабе. Пусть ваша группа займется выбором строек, могущих обеспечить труд пленных, на благо Германии…, – о евреях пока ничего не говорилось.
– Но это пока, – пробормотал Генрих, подняв голову. Над садом, вдалеке, виднелся серый дым. Генрих подумал, что можно принять его за облака:
– Можно здесь всю жизнь провести…, – Генрих взял саквояж, – не зная, что рядом лагерь…, – после Пасхи Генрих поехал под Варшаву. Менее, чем в ста километрах на северо-восток от города, располагался карьер, где до войны добывали гравий. Тогдашний хозяин производства, польский промышленник, устроил отдельную железнодорожную ветку, от станции Треблинка, ведущую прямо на карьер. У Генриха, в кабинете, висела карта бывшей Польши, с отметками. На столе лежали аккуратные папки, с напечатанными на машинке названиями будущих лагерей. Он, каждый вечер, закрывал глаза:
– Может быть, все скоро закончится. Сведения уходят в Лондон…., – Генрих, аккуратно, два раза в неделю, писал семье. Отто был ему благодарен. У штурмбанфюрера фон Рабе, с его занятиями, в медицинском блоке, никогда не хватало на подобное времени. В конвертах, уходивших в Берлин, Генрих сообщал, шифром, о планах по строительству лагерей, о движении войск, в направлении русской границы. Операция «Барбаросса» начиналась на рассвете, двадцать второго июня.
– Через три недели…, – он смотрел на прибранную спальню, – но, может быть, русские ударят превентивно. Англичане им помогут. Безумец испугается, в стране начнется хаос, и его банда отправится под суд…, – Генрих понимал, что хаоса от Германии ждать не стоит, но жить без надежды было тяжело.
Они ехали в Берлин на доклад о планах по расширению Аушвица. Гиммлер собирался навестить Польшу в июле. Рейхсфюрер весной намекнул, что хочет забрать Генриха из административно-хозяйственного управления:
– Перейдете в мою канцелярию…, – Гиммлер, с удовольствием ел нежную, весеннюю баранину, – будете отвечать за программу по особым, так сказать, местам заключения. Мне нужен хороший математик, – весело добавил рейхсфюрер, – начнете дышать морским воздухом, тезка…, – Гиммлер часто шутил над их одинаковыми именами. Новое назначение могло означать Пенемюнде, но Генрих не хотел ничего спрашивать, чтобы не вызвать подозрений. Он понимал, что Гиммлер все ему скажет на личной аудиенции, после доклада:
– Если Пенемюнде, это хорошо…, – Генрих взял фуражку, – наконец-то, мы узнаем, что происходит. Но почему русские молчат, почему не атакуют Германию? Неужели Сталин доверяет Гитлеру? Ему, наверняка, сообщили о дате начала войны. В Берлине есть советские агенты…, – в салоне первого класса самолета, за бархатной, синей шторкой, пахло хорошим, бразильским кофе. Принесли свежую, раннюю клубнику, с деревенскими сливками. Хёсс подмигнул Генриху:
– Сегодня вечером нас ждут семейные обеды. Хватит питаться кое-как…, – коменданта в Темпельхофе встречала жена с детьми. У Хёсса их было четверо, младшая девочка родилась зимой.
– Он католик, – Генрих, искоса, разглядывал спокойное лицо коменданта.
Хёсс шуршал газетой:
– Он отошел от церкви, когда стал сторонником Гитлера…, – Хёсс вырос в семье истово верующих, отец готовил его к принятию сана. Вместо этого, Хёсс, подростком, завербовался в армию. В пятнадцать лет он участвовал в сражениях. Комендант стал самым юным из немецких унтер-офицеров, получив нашивки в семнадцать:
– Он смелый человек, – думал Генрих, – у него два Железных Креста, три ранения. Гитлер его любит. Надо и мне какое-нибудь ранение заработать, – угрюмо решил Генрих, – сумасшедшему нравится окружать себя храбрыми людьми. Он трус, каких поискать. Бедная Густи…, – дорогой друг сообщил им, о бомбежке:
– И мать Питера погибла. Но у Густи девочка осталась. Тоже Августа. А если я умру…, – внезапно понял Генрих, – никого не останется…, – Хёсс подтолкнул его локтем в бок:
– Не только обед, но и кое-что еще. С Пасхи жену не навещал, соскучился, – он рассмеялся:
– Трое братьев, и не женаты. Вам надо немедленно найти невест. Германии требуются большие, арийские семьи…, – Генрих узнал интонации Отто. Брат привозил в лагерь приятелей, из общества «Аненербе». Генрих отговаривался занятостью, но иногда приходилось сидеть на лекциях. Он слушал бесконечные рассуждения о превосходстве арийской крови, смотрел на фотографии неполноценных, как их называли лекторы, рас, подавляя желание достать пистолет. Генриху хотелось застрелить и брата, и шайку преступников, его окружающую.
– Питер просил дать ему пистолет, в Хадамаре, – устало вспомнил Генрих:
– Я его остановил. Кто бы еще меня остановил, буде подобное потребуется…, – Хёсс помахал: «Еще кофе, пожалуйста!»
– Он католик, хоть и бывший…, – Генрих тоже взял фарфоровую чашку, с позолотой, – и каждый день проходит мимо польских прелатов, заключенных в лагере. Господи, как давно я не был в церкви…, – Генрих, в поездках по Польше, иногда заходил в костелы, выбирая тихое время, между мессами. Он сидел, глядя на распятие:
– Господи, излечи Германию, пожалуйста. Дай нам силы бороться с безумием, столько, сколько потребуется, чтобы страна оправилась…, – в Берлине, Генрих собирался позвонить пастору Бонхофферу. Священник, как и многие участники подполья, формально числился агентом абвера, военной разведки. Армия и СД терпеть не могли друг друга. Граф Теодор, пользуясь хорошими отношениями с адмиралом Канарисом, главой абвера, рекомендовал ему людей, вызывающих подозрение у СД:
